Сиротская секта

Источник: No Future 

Инкубированные дети, выгоревшие воспитатели, нимбанутые благотворители и все-все-все

Перед встречей с Валерой я прокручиваю в голове примерные сценарии разговора. Перечень стоп-тем стремительно пополняется, а список важных вопросов обрастает мягкими формулировками. Надо осторожнее говорить про бедность, казенщину, насилие, бухло, наркотики, и тем более маму. Нужно выбрать какую-то модель поведения, чтобы не отпугнуть и не задеть травмированную психику героя.

— навязчивые мысли не оставляют ни на секунду. Где-то в подкорке сидит ощущение, будто я этому парню уже что-то задолжал и надо его чем-то задобрить.

— стереотипы продолжают наваливаться… Изначально этот текст должен быть коротким и рассказывать о фиговой социализации сирот, но корни проблемы настолько глубоко, что я пока даже не вижу дна, хотя и стремительно приближаюсь к днищу. Ниже вас ждет тридцать тысяч знаков, где будет: секс, насилие, деньги, наркотики и бухло, предательство, равнодушие, хтонь, безысходность, и многие другие спутники сиротской жизни.

Как сирота Валера все деньги просрал

В небольшой однушке вкусно пахнет борщом. С порога просматривается комната и уютная кухня. Стену сконфуженно подпирает невысокий белокурый парень. Это и есть тот самый сирота Валера. Девушка, которая говорит с ним менторским тоном и курсирует между плитой и мойкой — это Саша Нелюба — бывшая наставница Валеры из международной организации «Старшие братья старшие сестры». Все мы оказались у нее дома потому что Валера не хотел встречаться ни в своей квартире, предоставленной государством, ни на нейтральной территории. «Не думаю, что он стесняется, скорее надеется получить от меня гуманитарную помощь. Денег я ему не даю, а продуктов подкидываю иногда», — объясняла Саша еще до встречи.

Девушка выполняет роль «старшей сестры» Валеры уже лет семь. Раньше он был участником программы центра, где она работает волонтером. Наставничество можно было бы прекратить еще когда парня взяла к себе многодетная приемная мама из подмосковных Луховиц или когда подопечный получил московскую квартиру, но Саша помогает уже по инерции. Не стесняясь Валеры она объясняет, что пока считает, что он не готов к самостоятельной жизни. Разливая суп, она кажется в сотый раз проговаривает бывшему подопечному, как нужно отстаивать свою позицию в суде и почему нельзя проспать заседание. Скоро будет уже полгода, как Саша, Валера и его бесплатный адвокат от благотворительного фонда пытаются вернуть сироте деньги, которые у него со счета списали судебные приставы.

Вкратце «старшая сестра» рассказывает, что в банке практически у каждого сироты к моменту его выхода из интерната скапливается немаленькая сумма. Это могут быть алименты или начисления по потере кормильца, или другие дотации, которые не трогает государство. «Эти подъемные деньги — у Валеры скопилось 108 тысяч — судебные приставы списали в счет долга за коммуналку, который набежал в квартире его родной матери. Несмотря на то, что она отказалась от сына, когда ему был еще месяц от роду, прописан он был по ее адресу. Теперь он совершеннолетний и поэтому государство посчитало, что может удержать с него сумму долга», — объясняет Нелюба.

«Они же выходят из детского дома с пониманием мира, взятом из рекламы, сериалов, по большей части российских тупых, и песен рэп-исполнителей»

Многие, кто работает с сиротами, рассказывают схожие истории. Иногда в них случается хэппи энд. Правда, если за сироту кто-то вовремя впряжется из взрослых. Но чаще, когда сироте сообщают, что деньги у него списали за чужие долги, они не протестуют и не отстаивают свои права.

«Так облапошивают каждого второго. У них нет базового доверия к миру, но есть вдолбленное вот это „взрослый сказал“. То есть взрослый сказал „все, мы у тебя деньги забрали“, так он и смиряется. Они же выходят из детского дома с пониманием мира, взятом из рекламы, сериалов, по большей части российских тупых, и песен рэп-исполнителей. В 53-м интернате я билась головой о стену, пытаясь объяснить, что карточка виза — это не безлимитная карта и денег на ней столько, сколько ты заработал. Они же считают, что если ты заполучил карточку, то у тебя вообще нет проблем», — объясняет Саша, накладывая Валере вторую порцию вареников. Парень не встревает в разговор и только когда Саша назидательно его в чем-то упрекает, нелепо оправдывается и говорит, что «все уже налаживается».

Как Валера был в жопе, ел макарошки, но устроился на работу

— Однажды я приехала Валеру в суд везти и полтора часа куковала под дверью, — вспоминает Саша. По ее словам, подопечный тупо проспал, потому что «смотрел повторы хоккейных матчей до трех утра», а потом просто боялся открывать дверь, потому что не успел еще одеться.

— Да я просто… — начинает оправдываться парень, но Саша не хочет, очевидно, в очередной раз слушать отмазки и вспоминает, как он опоздал на прием в какую-то социальную службу, где должен был оформить очередные льготы.

— Ну, ладно, все мужчины иногда не высыпаются, потому что смотрят разные видосики по ночам, — я нелепо пытаюсь разрядить обстановку и быть «своим парнем» в глазах Валеры.

— Он не являлся, потому что не мог встать утром, потому что ему лень! Но у нас большая радость, потому что он устроился на работу, — смягчается Саша и обращается уже к Валере. — Поэтому вот на кровати гуманитарная помощь тебе. Расскажи лучше, как ты питался одним сладким чаем несколько дней.

— Ну ел так бывало. Хлеб ел, макарошки, гречку, рис там… — возвращается он с пакетом продуктов из комнаты.

«Готовили они понарошку, потому что плиту включать нельзя было. Пожарные нормы запрещают пользоваться ей детям с диагнозом»

— На это деньги давала ему мама. Если бы я не запретила давать деньги, так бы и не устроился, наверное, — Саша еще продолжает ворчать, но уже по инерции. Я переключаюсь на Валеру и расспрашиваю, почему он выбрал работу в ресторане KFC.

— Ну, потому что я реально понимал, что я в жопе. Получать буду может 35 тысяч. Если работать там, то все равно не навсегда. Но если получится в течение пяти лет продвинуться на две ступеньки выше, то естественно я может быть даже там и останусь, — мысли Валеры путаются и он, кажется, еще сам не решил, что хочет от своей первой работы. — Потому что территориальный управляющий получает 300 тысяч. Я бы их копил бы. На квартиру. Я не мечтаю о новой двухкомнатной квартире в центре. Я лично хочу поближе к центру переехать. Мечтаю об однокомнатной старой квартире на Крымской. А потом все. Сбылась моя мечта! Ну, как бы, я буду еще куда-то идти. Я же не такой человек, чтобы… а может и такой. Я еще не до конца себя узнал.

Я спрашивая Валеру, о какой работе он мечтал в детстве, вряд ли о том, чтобы жарить крицу и разливать выдохшуюся газировку, но почти сразу понимаю, что повернул разговор не туда. Парень в мечтах был машинистом метро, но в реальности у него нет школьного аттестата, а есть справка с диагнозом «олигофрения в степени дебильности» и навыки, которые он получил в колледже, учась на маляра. Саша объясняет, что интернат, в котором жил Валера, был коррекционный и образование там было соответствующее. «Там было чтение, счет, военно-патриотическое воспитание и „технологии и методы влажной уборки помещения“ в трудовой комнате. Готовили они понарошку, потому что плиту включать нельзя было. Пожарные нормы запрещают пользоваться ей детям с диагнозом», — объясняет Нелюба, добавляя, что не имея аттестата он не мог пойти в нормальный техникум и пошел получать начальное профобразование с такими же «коррекционщиками».

В 2017 году «содействия в поиске подходящей работы» попросили 26248 сирот, из которых трудоустроились 9067 человек (34%). В 2018 году из 22524 человек трудоустроились 8348 соискателей (37%). В первом полугодии 2019 года работу через службу занятости искали 8688 сирот, а согласились на предложенные вакансии 4650 человек (53%)

«И эту специальность он не сам выбирал, а его просто в нее засунули, потому что в Зарайске не было других специальностей. Никто не возьмет его сейчас работать по специальности, потому что нормальных маляров хватает, да и таджики дешевле», — говорит Саша, глядя на поникшего подопечного. Он рассказывает, что после колледжа какое-то время стоял на бирже труда и получил около ста тысяч рублей, но «как-то сам не понял, куда они потратились».

Вспоминая вакансии, которые предлагали в службе занятости, Валера перечисляет работника почты, маляра, кладовщика, кассира и прочие низкопрофильные специальности. Не удивительно, что от всего этого парень отказался. К сожалению, в Роструде мне не смогли объяснить, какие вакансии чаще всего предлагают сиротам и что они выбирают.

Как государство сирот хотело социализировать, а получило инкубированных детей

Чтобы на проспать на следующий день работу, Валера уходит пораньше. Выдав билет на метро и зачитав краткую инструкцию, как готовить продукты и не спалить ничего, Саша закрывает дверь. Она вроде и выдохнула с облегчением, но заметно, что мысли о том, как справится подопечный не отпускают ее.

«Когда я там была — там был пиздец. Ни мыла, ни туалетной бумаги. Комнату он предусмотрительно закрыл от меня. На кухне на полу и в ванной — горы немытой посуды. Вот так Валера живет», — объясняет Нелюба, когда я замечаю, что она с ним, как мамка, хотя парень вполне взрослый. То, что он не может разобраться с работой или проспал — не так страшно, на мой взгляд. Если посмотреть на двадцатилетних парней, то многие из них не сильно организованнее. Но Саша объясняет, что проблема тут слишком закоренелая.

«Валера жил в детском доме до того, как эти учреждения решили реорганизовать по семейному принципу. Это сейчас в каждой группе несколько разновозрастных детей, как в многодетной семье. А раньше там было по 20 человек в комнате, где нельзя ни постер повесить, ни на полочку какую-то вещь положить. Все должно быть по местам. Ходили в душ строем. Им выдавали один гель для душа на всех. Когда их перевели в 24-й интернат, Валера сказал, что в нем лучше, потому что там дают дезодоранты. И тут я поняла, чем так воняло в 53-м интернате, где сотня половозрелых мальчиков и где не дают дезодоранты, а носки меняют раз в три дня, потому что больше не выдали. Там не было ничего своего, там не было места, где ты бы мог остаться один. Там не было даже задвижки в туалете. Ничему он не научился, потому что им всем говорили, что они дебилы», — рассказывает волонтерка.

Реорганизация, о которой говорит Нелюба, произошла в 2014 году и регулируется постановлением Правительства РФ № 481. Хотя многие называют его корявым, те же критики отмечают и некоторые положительные изменения, направленные на более гуманное отношение к воспитанниками интернатов и детских домов. Так, например, детям разрешили иметь личные вещи и пространство, а воспитатели теперь закреплены за одной группой и по идее выполняют роль мамы. То есть по сути интернаты должны теперь выглядеть как многоквартирный дом, где живут многодетные семьи. В жилых помещениях авторы постановления предусмотрели кухни и бытовые помещения, чтобы дети могли учиться готовить, гладить и стирать.

Изменения направлены на то, чтобы дети были более самостоятельными и росли в условиях, похожих на домашние. В идеале проблема не социализированных выпускников интернатов должна быть сведена к минимуму. Но все те люди, с кем я говорил, собирая фактуру для этого текста, хотя и отмечали «благие намерения» авторов постановления, говорили о том, что оно почти не работает.

Общественник Александр Гезалов специализируется на работе с сиротами и семьями, которые попали в трудную жизненную ситуацию. Он сам провел детство в интернате, выбрался из этой сиротской депрессивной среды, а теперь помогает не увязнуть в этом болоте другим. Гезалов рассказывает, когда руководители детских домов и интернатов показывают на камеру, как их дети справляются с бытовыми трудностями, «они сами не врубаются, что творят».

«В одном детдоме директор говорит, что покажет сейчас, как два мальчика гладят брюки. Один мальчик держит штанину, а другой гладит. Я спрашиваю — кто будет держать брюки, когда они выйдут и будут жить отдельно? Директор побагровел и не нашелся, что сказать, — рассказывает Александр. — Второй кадр — две девочки чистят картошку. Прически — Мила Йовович отдыхает, лица какие-то странные, одеты хрен знает во что. С одной стороны мы показываем навык чистки картошки, а с другой стороны показываем совершенно инкубированных детей. Между собой они общаются такими словами: „Ну че, Валька, ёпта бля?“ Ну вот они выйдут… Кому они будут нужны с этим навыком. Они внутри себя не замечают этого „исполнения“. Так исполняет дрессированная собака. Но если ее на волю выпустить, то она просто убежит ото всего этого. Поэтому они выходят из детского дома, они жрут „ролтон“ и „доширак“, причем даже не заваривают. И нет у них цепочки „пойти в магазин-выбрать-оплатить-приготовить и потом начать есть“. Им продукты выдали и сказали почистить картошку».

Гезалов не особо сдерживает эмоции, говоря о том, насколько эта система социализации в России носит показной характер и тут же приводит пример Финляндии. Там ребенок из интерната сам идет в магазин, сам выбирает продукты и сам себе готовит. «А тут мотивации нет. Пойдет он в магазин или нет, но жрачка у него будет. Порционная. А воспитателю это на хрен не надо, потому что он не включен в процесс важности передачи этого знания чужому ребенку», — объясняет Александр.

За воспитателей заочно вступается Саша Нелюба. Общаясь с педагогами в разных интернатах, она заметила: все они сильно морально измотаны. Конечно, говорит волонтерка, работницам детских домов, в условиях, когда на них повесили по десять разновозрастных детей, не до того, чтобы контролировать, как каждый из них делает уроки или насколько правильно он варит суп.

— иронизирует с серьезным лицом Нелюба.

Как сироты хотят, чтобы их пожалели и зарабатывают паралич воли

То, что эти дети не умеют варить суп — это «верхний слой проблем», считает режиссер Женя Беркович, которая, помимо работы в театре, занимается помощью сиротам и сама воспитывает сейчас приемную девочку. По ее мнению, гораздо более серьезная проблема заключается в том, что у детей в интернатах есть серьезные проблемы с развитием личности.

«Они живут в условиях, где им не надо делать выбор. Они не выбирают ничего, начиная от цвета носков. Они не умеют определять время по часам, потому что им это не нужно. Моей подопечной 13 лет и она не умеет определять время. Ей этот опыт никогда и ни за чем не был нужен. Просто придет воспитатель и скажет куда идти. Они социально беспомощны, потому что система так работает. Это такой паралич воли», — объясняет Женя.

«Воспитательница говорила, что мы никто, что мы ничего не сдадим и что все будем работать поварами»

С тем, что у детей в интернатах нет ни мотивации, ни какой-либо благодатной почвы для того, чтобы эта мотивация появилась, согласны не только психологи и волонтеры, но и сами сироты. Точнее, те из них, которые вообще пытаются анализировать ситуацию.

«Я хорошо помню, как нам воспитательница говорила, что мы никто, что мы ничего не сдадим и что все будем работать поварами и так далее. Поэтому у ребят нет никаких идей, что им делать. У них нет представления об их потенциале. Нет никаких амбиций. Даже если амбиции возникают, их сразу подавляют. Куда проще кричать и вводить какие-то жесткие нормы и не обращать внимание. Куда проще сказать, что у тебя не получится. Бороться с неуверенностью сложнее, чем просто ее подавить», — вспоминает Вероника Климентьева. Она прошла через интернатную систему, но считает, что ей повезло, когда она попала в хорошую приемную семью и в итоге смогла нормально закончить школу, а потом поступить в вуз. Многие ее одноклассники в лучшем случае разбрелись по низкопрофильным образовательным учреждениям или выживают где-то в районе дна жизни.

Девушка рассказывает, что детям в интернатах в первую очередь не хватает позитивного опыта и среды, для зарождения мотивации. Многие ее знакомые, уверена она, могли бы добиться большего, если бы у них была моральная поддержка, которую не могут обеспечить воспитатели в детских домах. При этом Вероника не винит их в том, что они дают недостаточно заботы и внимания. «Людей просто не хватает, они так эмоционально выгорают, что, возвращаясь домой, даже близких не могут обеспечить теплом», — говорит она.

«Почему ребенок ничего не хочет? Потому что он цепляется за свое прошлое, обиду, травму и хочет элементарной жалости. И это абсолютно нормально. Любой ребенок, после того, как он упал, хочет чтобы его пожалели. Но его никто не жалеет, а он этого очень хочет. И у него огромное количество обиды, но с ним никто абсолютно не работает», — объясняет Вероника.

«Тебе проще трахаться со всеми подряд, нежели построить более близкие отношения»

В итоге у детей возникает сильный страх перед началом любого нового дела. Саша Нелюба, рассказывая про своего Валеру, говорит, что у него гипертрофированный страх неудачи. У него была сильнейшая мотивация стать машинистом метро, но когда он понял, что для этого нужно идти и доучивать школьную программу в вечернюю школу, то довольно быстро опустил руки. Потому что для того, чтобы получить образование надо заботиться не только о том, чтобы встать вовремя, но и налаживать контакты с чужими новыми людьми. Это для воспитанника интерната, пожалуй, самое сложное.

«У этих ребят есть бесконечный страх выстраивания отношений. Если даже тебе довелось общаться с кем-то адекватным, тем, кто тебя не обидит и поддержит, то потом возникает страх, что эти отношения перейдут на более глубокий уровень. Поэтому тебе проще трахаться со всеми подряд, нежели построить более близкие отношения», — объясняет психолог, работающая с сиротами, Руслана Яценко. С ней соглашается и Саша Нелюба и добавляет, что у сирот помимо этого нет какого-то примера нормальных отношений между людьми, между мальчиком и девочкой, между ребенком и взрослым. Она рассказывает, как однажды волонтеры проводили среди своих подопечных опрос посвященный отношениям. Ей тогда запомнилась девочка-подросток, которая сказала, что может переспать одновременно с пятью мальчиками, если ей поставить за это бутылку крепкого алкоголя.

Про волонтеров с тортами и нимбанутых благотворителей

То, что воспитатели интернатов выгорают и зачастую не справляются с тем, чтобы уделить каждому ребенку должное внимание — это, хотя и неприятная, но объяснимая реальность. Но сейчас детские дома не обделены вниманием всякого рода волонтеров, активистов из НКО и благотворителей от бизнеса. У своих собеседников я спрашиваю, разве не может весь этот набор добродетелей обеспечить сирот поддержкой, чтобы они не отказывались от идеи стать машинистом метро, вторым Хаски или какой-нибудь Ольгой Бузовой. Но все мои эксперты, которые сами регулярно ездят по интернатам, почему-то топят против благотворительности и всяческих праздников в интернатных учреждениях и считают их чуть ли не большим злом, чем нулевая бытовая социализация или низкий уровень образованности.

«Когда благотворители начали соприкасаться с этими сиротами после их выхода из интернатов, возить передачки в СИЗО или хоронить их, благотворители горько вздохнули»

«Волонтеры — это чаще всего люди, которые вредят детям. Есть такое понятие, как реактивное расстройство привязанности. Если волонтер не имеет стратегии по отношению к конкретному ребенку, настроенную на социализацию и развитие, то это приводит к РРП. Это когда перед ребенком проносится большое количество людей и он не может выделить конкретную ценность конкретного человека. Сейчас система волонтерства носит такой стихийно-праздничный характер», — объясняет Александр Гезалов и рассказывает, как неустанно вдалбливает «благотворителям с тортами», что дорогие смартфоны и вкусняшки не приносят сиротам пользы.

«Когда я это начинал, все говорили: „Ну и сволочь! Он не дает нам жалеть сирот“. А потом, когда благотворители начали соприкасаться с этими сиротами после их выхода из интернатов, возить передачки в СИЗО или хоронить их, благотворители горько вздохнули», — вспоминает Александр. «Нимбанутые» , — говорит он про таких людей. Гезалов не хочет обидеть благотворителей, и считает, что просто общество одичало и потеряно. Люди искренне хотят помочь, но не знают как и куда направить свою помощь. Детский дом — вот самый верный выход. «Детский дом — это красивые селфи. Нимб сразу на голове возникает. Потом эти благотворители ходят-колобродят, а детям от этого ничего. Но благотворители говорят, что „дети же улыбаются у них же блестят глазки“… Ну что тут еще сказать?», — раздражается Гезалов.

Общественник говорит, что сейчас ситуация немного меняется и теперь в детские дома и интернаты попасть со своей благотворительностью может только организация, имеющая юридический статус и хотя бы какую-то внятную программу по поддержке и работе с сиротами. «Волонтеры и всякие педофилы туда просто так набежать не могут. А раньше у директора была такая жировка, и те кто побогаче приходили в праздничный день, а остальные в другое время. Новый год и День защиты детей — это всегда время жатвы, когда директора на этом жируют, а люди все несут и несут», — делится наблюдениями Гезалов.

Подарки для детдомовцев — это еще один катализатор насилия в учреждениях, объясняет Саша Нелюба. «Благотворители привозят ящики с планшетами и телефонами, но за эти подарки детей бьют нещадно. В интернате „Алые паруса“ была, например, история с выбитым глазом у маленького ребенка. Старшаки все отнимают у младших и продают на улице. В промежутке между школой, психушкой и интернатом. Все это быстро аккумулируется у старших детей, разбивается, выкидывается, продается за колбасу и травку», — говорит волонтерка.

Женя Беркович рассказывает, что несколько раз в год на нее обрушивается волна негодования от людей, желающих благотворить, когда она в период праздников пишет тексты о вреде подарков для детдомовцев. «Каждую секунду мелькают незнакомые люди перед которыми они должны плясать. Тебя никто не спрашивает. Приехали спонсоры — натянул бантики и пошел выступать. А потом эти люди такой плюс к карме себе получают за то, что приехали к детишкам и привезли подарки, приехали добро чинить! Есть уже такой мем, как одни волонтеры приехали делать мастер класс по шоколатье. Ёб твою мать! Сами они были счастливы до умопомрачения! А дети… Младшие цеплялись в каждую ногу и спрашивали: „Ты моя мама? Ты меня заберешь?“. Старшие хотели скорее отсидеть это представление и жадно смотрели, что из подарков им привезли», — злится Беркович.

Все мои собеседники описывают примерно один результат такой благотворительности — на выходе из интерната мы видим людей, которые привыкли, что им дают все самое лучшее. И если даже их новый айфон кто-то отжал или планшет разбился, то через несколько месяцев придут добрые волонтеры и снова подарят всякие гаджеты. Только им уже никто ничего не подарит, говорит Гезалов. Общаясь с сиротами спустя несколько месяцев после их выпускного в интернате, он видит что все эти смартфоны с еле держатся и разбиты. Если они вообще у них сохранились.

Как сироты бухают в шараге, сидят в тюрьмах и сдают своих детей в интернаты

После выхода из интерната, по словам Гезалова, подавляющее большинство детей ждет незавидная судьба. «Опыт, который они приобрели в детском доме им не помогает во взрослой жизни. Через какое-то время они терпят крах. У них начинается самодобивание и самоуничтожение, — делится наблюдениями общественник. — История мальчиков более или менее понятна и она чаще всего обретает какой-то криминальный уклон. У девочек выживание — это либо проституция, либо наркотики. Простой пример: если взять взрослую колонию, порядка 1000 человек, то из них 200 человек — это бывшие дети из детских домов. Это статистика УФСИН».

Хотя в самой УФСИН говорят, что не ведут подобной статистики по взрослым колониям и для них не имеет особого значения бекграунд совершеннолетнего преступника. Но если смотреть на данные ведомства по воспитательным колониям для несовершеннолетних, то доля сирот там в разные годы колеблется в диапазоне от 10 до 20%.

В 2016 году в колониях содержалось 1628 человека, среди них 271 сирота (16%). В 2017 году из 1502 человек было 189 сирот (12,5%), в 2018 году из 1382 воспитанников — 162 сироты (11,7%). На 1 августа 2019 года в учреждениях УФСИН для несовершеннолетних содержалось содержалось 1233 человека. Из них 183 сироты — это 14,8% процентов от общего числа.

Те, кто прошел через колонию или попал в тюрьму за какое-нибудь глупое преступление зачастую и дальше идут по этому пути. Тем более если речь о сиротах не из Москвы, Питера или крупных развитых городов. Уполномоченный по правам ребенка во Владимирской области Геннадий Прохорычев, который сам провел детство в интернате, рассказывает, что 80% из тех детей с кем он жил и учился в детском доме либо сидят в тюрьмах, либо лежат в земле.

«Когда мы выходили, нами никто не занимался. А государственная система попечения над детьми подразумевает ничего не делание со стороны молодого человека. В какой-то момент понимаешь, что классно быть условно в секте под названием „сирота“ потому что все вокруг тебя крутится, потому что вокруг столько народа, который чего-то для тебя хотят. Не надо трудится, не надо ничего делать, все равно государство тебе должно. На выходе происходит слом крыши», — вспоминает Прохорычев. Омбудсмен говорит, что в какой-то степени то, что его одноклассники попали в тюрьму, спасло их жизни. К взрослой жизни они были не приспособлены, а так хотя бы находились под контролем государства.

Еще один вариант для сироты не потеряться во взрослой жизни со «сломанной крышей» — это пойти учиться в низкопрофильный колледж. Почему никопрофильный? Потому что за годы в интернате мало кто из детей успевает освоить школьную программу, чтобы нормально сдать экзамены в вуз. «Да и в техникумы всякие они попадают просто плывя по течению. Туда их берут потому, что получают подушевое финансирование. Дети там практически не учатся. Они просто там пребывают. Они ходят обедать, получают форму, стипендию, но на учебе не появляются. Чтобы выжить, они два раза получают в этих учреждениях образование. Потому что это общежитие, это деньги и стабильное местонаходжение. Был маляром сначала, а потом пошел на сварщика. В итоге он шесть лет прооболдуйничал. И ему уже 24-25 лет, надо двигаться вперед, а он все такой же мягкотелый. Начинаются наркотики, алкоголь и тусовки», — описывает ситуацию Александр Гезалов.

Он вспоминает, как повзрослевших сирот, у которых уже появились собственные дети, спросили смогли бы они отдать их в интернат и 70% опрошенных ответили утвердительно. «Это было на каком-то ток-шоу, куда меня пригласили в качестве эксперта. Самое страшное, что произошло потом. Они вышли и все набухались, начали вспоминать детский дом, пионерские лагеря, костры, повариху „тамариванну“… Я смотрел на их лица. Было видно, что они побухивают, нюхают… зубы выбиты, лица перекошены. Но как-то случилось так, что у них появились дети. Но сами-то они так и остались травмированными детьми. Не социализированными и клинически не обследованными. У них никогда не было вот этого материнского и они готовы под такую же кальку отдать своего ребенка, потому что они другого не знали», — рассказывает общественник.

Как приучить общество к сиротам, а сирот к обществу

Все мои беседы с экспертами заканчиваются примерно одинаково и на вопрос о том, что на их взгляд нужно поменять, чтобы сироты не выходили во взрослый мир и не отправлялись сразу на его днище, они отвечают, что систему нужно менять в целом. Омбудсмен Прохорычев говорит, что детские дома никуда не денутся, пока государство финансирует их, а не занимается устройством сирот в приемные семьи и не заботится должным образом о том, чтобы поддерживать эти семьи. Потому что в противном случае, если говорить не про благополучные столичные регионы, а о стране в целом, эти интернатовские дети выйдут и увидят перед собой низкопрофильную работу, закрывающиеся предприятия и две очереди к кассе в супермаркете. Одна из которых выстроится на вакансию кассира, а вторая за дешевым бухлом. «Потому что когда я спрашиваю повзрослевших сирот, почему они пьют, они отвечают, что у них нет денег и нет работы», — говорит Прохорычев.

Самое важное, что нужно ребенку — это «значимый взрослый», который поддержит, если ребенок споткнулся, который выслушает, пожалеет и замотивирует шагать дальше, а главное будет рядом не только на Новый год и в День защиты детей, а всегда. Так говорит Вероника Климентьева и выражает тем самым обобщенную позицию и экспертов и самих сирот. «Лично мне очень сильно не хватило того, чтобы выслушали и чтобы прислушивались. Мы получали кучу подарков, но к нам относились всегда как к тупицам. Когда речь шла о поддержке какого-то хобби для развития, например, то распределение было рандомным. Я вот очень хотела заниматься баскетболом и очень просила мне с этим помочь, но меня постоянно сливали. Я не понимала, почему не помочь, тем более когда есть возможность… Но в итоге помогали тем же самым, но детям, которые сливались», — приводит пример Вероника и добавляет, что если бы подход был индивидуальный, если бы за каждым ребенком был бы закреплен этот «значимый взрослый» или хотя бы штатный профессиональный психолог занимался разбором детских проблем, а не перебирал бумажки, то уже было бы гораздо лучше.

Психолог Руслана Яценко заочно согласна с Вероникой и продолжает ее мысль, что нужно менять систему так, чтобы дети из интернатов могли общаться с миром открыто. «Общество должно быть более открытым. И не в том плане, что вот бедные сироточки, давайте мы вам денег дадим. Это все херня полная. Общество должно быть открыто в том плане, что сообщество предпринимателей берет к себе на стажировку ребят, чтобы они имели возможность пробовать и учиться. Нужно организовывать не показушные, а действительно интересные и полезные комьюнити, где ребята могут учиться, общаться и просто тусить», — говорит Яценко.

«Когда я спрашиваю повзрослевших сирот, почему они пьют, они отвечают, что у них нет денег и нет работы»

Но, пожалуй, самая важная мысль, которую высказывают все специалисты — это необходимость профилактики сиротства. «Надо задумываться не только о том, как живут в детских домах и после выхода из них, но и о том, как и почему туда попадают дети. Нужно заниматься не только помощью сиротам, но и мамам, которые часто сами сдают своих детей в интернаты. Потому что если вовремя не поддержать, например, мать-одиночку, которая родила и осталась наедине с кучей проблем и постродовой депрессией, то вероятность, что ее ребенок пополнит список сирот возрастает. Нужна и психологическая, и юридическая, и материальная поддержка, нужно больше так называемых кризисных центров, где всю эту помощь могут дать. Я не могу сказать, что общество не меняется, а власть ничего не делает, но системных решений явно не хватает. Нет толковых программ против эмоционального выгорания матерей, нет курсов осознанности для отцов, никто не занимается проблемой социальной изоляции мамы в декрете. Если же задуматься над тем, как консолидировать НКО, благотворителей от бизнеса и государственные ресурсы, чтобы помогать проблемным семьям, возможно, проблема сиротства будет стоять не так остро», — объясняет основательница фонда «Защиты детей и мам» Леся Рябцева.

Чтобы разобраться во всей этой гамме мнений и проблем мало одного текста, даже такого длинного. Я не стал писать про тех, кто принимает решения о судьбах детей, про финансовые потоки, которые проходят через интернатную систему в России, про то, как сирот распихивают по психушкам и они могут жить там пока не умрут, про сиротские гетто… Если вы знаете, о чем еще мне нужно узнать и рассказать, занимаясь темой сирот, то напишите в личку.

Сокращенный вариант текста впервые опубликован в Daily Storm

Фото для Иo Future пожертвовала Анастасия Чистякова