Мальчик, которому мы нужны

Автор: Вестфалл Маргарита

До появления приемного ребенка Юля и Сергей воспитывали трех дочек. «Мальчик не получался», – шутит Юлия. Сестра Юли как-то показала в Инстаграме блоги приемных мам и Юля стала их читать, смотреть фотографии. Задумываться.

«Я думала, что нам точно ребенка никто не даст, у нас ведь своего жилья нет. На тот момент не было. Но мысль уже появилась. Я ничего не планировала, просто подумала и решила: «Вот мы можем кого-то спасти, у нас трое, а где трое, там и четверо». И я просто пошла в опеку, мужу не говорила. Меня встретили неплохо, я сразу сказала, что мы молодые, активные, здоровые, мы можем, у нас есть силы. И все, что мне сказали, это: «Идите в школу приемных родителей».

Был ноябрь, я обзвонила 8 школ и везде мне говорили, что мест нет. И тут вдруг перезванивают, я уже отчаялась, а мне говорят: «У нас есть два места, только первое занятие уже прошло, придете?» И я сказала мужу. Он согласился. В этом месте, на этих курсах, я увидела своего мужа с совершенно другой стороны. Когда мы встретились, у меня была дочка от первого брака и он ее удочерил, когда мы поженились, Ксюше было 5. И вот во время этой учебы он дома убрал альбом с моей первой свадьбы и сказал, что это для Ксюши, что это ее история.

Заключение мы получили быстро, в январе 2016 года. Я мальчиков боялась, но муж сказал, что если не рожать, то только мальчик. И я начала искать мальчишку. Писала на почту во всем детские дома, опеки и региональные базы, куда только можно, искала по всей России, просто отправляла наше заключение и говорила, что мы ищем мальчика. Примерно через месяц стали приходить ответы.

Где-то предлагали взять сразу троих, по одному мальчику написали, что он нуждается в пересадке почки, у кого-то совсем все сложно с юридическим статусом. И тут мне пришло письмо с Камчатки:

Я ответила, стала расспрашивать, как так вышло, что мальчик оказался в доме ребенка. Мне рассказали, что мама отказалась от него, когда был поставлен диагноз, ей сказали, что ставят инвалидность, нужна операция. У мамы старший сын, мужа нет, денег нет. И вот такое решение она приняла, ребенком не интересовалась. Заведующая домом ребенка летала с ним в Новосибирск и его прооперировали в 1,5 года, инвалидность сняли.

И мне так стало его жалко, маленького мальчика Егора, который живет на Камчатке, никому не нужный, так далеко. Муж был против, Камчатка далеко. Зачем так далеко? Я плакала. Говорила: «Как ты так можешь, где-то есть мальчик, который в нас нуждается, которому мы нужны. А ты хочешь хорошей жизни? Без проблем, сидеть на диване?». И я пошла молиться, что если наш, то пусть сложится. И мы полетели на Камчатку.

Мы приехали в опеку и нас спросили: «Вы сразу будете документы подписывать или поедете смотреть, знакомиться?» И муж сказал: «А что его смотреть, парень и парень». Нам просто хотелось его спасти, наверное, так. И мы подписали согласие. Надо сказать, мы и летели туда уже с тремя обратными билетами, все было решено еще в Москве. Интересно, оказалось, что порок сердца у Егора точно такой же, как у меня.

Дочек мы готовили, младшие ждали, что прилетит братик. Старшая плакала, говорила, что мы будем ее меньше любить. Мы ей сказали: «А как бы ты поступила?» Долго говорили, рассказывали. И она сказала, что поступила бы так же.

А потом мы прилетели в Москву. И я почувствовала, что меня обманули. Я думала: «Мальчик, я тебя спасла, ты почему не рад?» Уходила два раза в неделю в офис и кайфовала, что я одна, иначе бы просто не смогла, сошла бы с ума. Я каждый день ощущала, что он портит мою семью. Ксюше было плохо, у нас особая связь с ней, я ее всегда ощущаю, понимаю, на расстоянии, просто всегда.

Егор был как волчонок. Он убегал от нас в общественных местах, вызывал плохие эмоции, напрашивался на негатив. Я выкинула всего его таблетки, гору таблеток. И через полгода мы сдали анализы и нам сказали, что у него все в порядке, что ничего из прописанного в доме ребенка ему не нужно. Он догнал в весе и росте, мы закалялись холодной водой.

Ире, младшей дочке, было очень тяжело. Она все время сидела на руках и плакала. А вот сейчас, спустя 3,5 года, они всегда вместе, она за него. Наде, средней, исполнилось 8 и вот она его не любит, не хочет с ним сидеть, демонстрирует свою неприязнь. Егору вообще сложнее с девочками, у него нет ролевой игры. С мужем у них полное взаимопонимание, они ездят на ремонты, борются, им хорошо вдвоем.

Легче мне стало примерно через год после того, как Егор появился. Месяца через три мы взяли его на Урал, были там около трех недель в походе и физические нагрузки очень хорошо на нем сказывались. В Москве было гораздо сложнее: он сосал пальцы, бился головой об пол. Мы надевали носки на ручки, отучали. Он переедал первое время, не чувствовал насыщения, вот с туалетом проблем не было никогда.

Он не мог разговаривать, вообще. Мы делали массаж лица и сейчас он отлично болтает, знает скороговорки, прекрасно изъясняется. Не верится, что сейчас я могу ему сказать: «Да помолчи уже!» – совсем недавно каждое его слово было успехом. Он дома перебирал фасоль и горох, такие упражнения запускали его речь. Полтора года мы ходили в бассейн, постоянно, сначала он мог пробыть в холодной воде не больше 10 минут, а к концу занятий спокойно плавал по 45 минут и перестал болеть. Когда он только приехал, он болел раз в месяц, только выздоровел и опять дома, это было одно из самых сложных испытаний.

Примерно через 1,5 года жизни с четырьмя детьми я поняла, что самое важное – это сохранять мой ресурс, только тогда что-то получится. Я прямо поняла, что должна начать заниматься собой, поняла, что мама не должна быть загнанная, это никому не сделает хорошо. Теперь вечером я с детьми, утром их отводит муж, стараемся все время давать себе время на отдых. Дети живут в двух комнатах, в одной Егор и Ира, во второй Надя и Ксюша.

Я никому не советую брать ребенка, рассказываю, делюсь, но никогда не говорю: «А вы попробуйте». Это тяжело, очень тяжело. Чтобы не возвращали не справившись, двойное предательство – это, мне кажется, уже практически нереально пережить.

Но если вы хотите, думаете, то первое, что нужно сделать – это взвесить свои силы и постоянно верить, что все не просто так. Я точно знаю, что Егор появился не зря, он особенный, может самый особенный из моих детей. И я уверена, что в старости именно он придет и будет рядом, я просто это знаю. Он и сейчас один помогает и любит это делать.

Было непросто с нашими родителями, они не знали ничего, мы не хотели, чтобы нас отговаривали, нам было важно, чтобы это решение было только нашим. И моей маме мы сказали, когда приземлились с Егором в Москве. Сережины хорошо восприняли, а мои вот сказали, что мы идиоты. Мой папа год не дарил ему подарки, игнорировал, не разрешал Егору приходить. Я очень переживала. А потом папа сказал, что мы справимся. Я рада, что дождалась этих слов. Но об этом тоже стоит подумать заранее.

Я помню, как Егор плохо пах, я все время его мыла и мазала кремом, это был такой казенный больничный запах. И второе, что я делала, чтобы легче было – я одевала его как принца, в самое красивое, с иголочки. Мне доставляло безумное удовольствие слышать на улице постоянно: «Какой красивый мальчик». Это давало силы, заряжало меня, позволяло им гордиться, я прямо кайфовала: «Да-да, это мой такой мальчик». Это прошло только спустя 2 года.

Недавно на связь вышел родной брат Егора. Он попросил в органах опеки, чтобы мы ему позвонили или чтобы ему дали наш номер. Я сначала напряглась, но потом подумала, что вряд ли в этом есть какая-то угроза. Ему 17 лет, он спросил только, как Егор живет и поблагодарил, что мы его взяли. Уточнил, смогут ли они общаться, я сказала, что об этом можно будет говорить, когда Егор станет значительно старше, сейчас это невозможно.

Я работаю в полную силу, у нас своя квартира, дети занимаются в кружках, учатся, мы много путешествуем. Я не жалею, Егор очень много дал нам всем».