Золотой мальчишка

Хорошо помню, как я узнал, что есть дети, которые живут дома. Тетя Таня, вечерняя воспитательница, собиралась домой. Я увидел у нее в сумке маленькую машинку в коробочке. Тетя Таня была добрая и ее можно было спрашивать всякое, я спросил: «Зачем у вас машинка в сумке?». Она ответила: «Это я ребенку домой несу, три смены отработала, он соскучился и будет рад подарку». В этой фразе было удивительно все! И то, что есть какой-то ребенок дома (раньше-то я думал, что «дома» это некое место, куда уходят взрослые после работы и что там такого происходит не задумывался), и то, что тетю Таню волнует, что этот ребенок дома соскучился, и, ко всему прочему, что почему-то нужно, чтобы он был рад. Меня все это очень взволновало, но скоро пришла тетя Алла, а она не любила, когда мы разговариваем, и долгих два дня я не мог ничего дополнительного узнать. Но мне страстно захотелось, чтобы я по кому-то соскучился и мне принесли машинку, а я бы радовался.

Скучать я научился только через два года, когда Мишку забрали в семью. Без Мишки я никогда раньше не жил и просто не знал, что бывают дни без него. Нам ничего не объясняли, сами мы общались скорее на животных инстинктах, но ощущение другого человека по правую руку, даже в спальне его кроватка стояла рядом с моей, было самым сильным моим чувством. Прощаться мы не умели. Мишку красиво одели и за руку с заплаканной женщиной подвели ко мне. Я не понимал, почему она плачет, а она говорила: «Ты прости, мой хороший, у тебя все сложится обязательно». И только потом, когда она сказала: «Пойдем, Миша, нужно ехать», мы оба разрыдались, я схватился руками за его рубашку и даже говорить не мог, так свело горло. Женщина эта отступила и держала руку у рта, а меня, потного, орущего, уже оттаскивала от Мишки медсестра тетя Лена. Через неделю мне исполнилось 6 лет, а что такое праздновать день рождения я узнал еще через 6.

В моей группе было много детей, нас делили на «голова соображает», «овощ» и «оторви и выброси». Я относился к первым, нас было пятеро, 3 девочки и два мальчика. Гриша был ничего, но у него все время дергался глаз, и меня это так завораживало, что я терял способность с ним разговаривать. Потом я узнал, что Гриша жил на улице и его забрали у бомжей, у него был «полный статус, но плюсик», это значило, что есть что-то хорошее, но и что-то плохое. Про Варю говорили, что «если б не материн диагноз, точно бы ушла», Алиса «с таким прицепом диагнозов точно только иностранцы разберутся», а про Вику всегда шепотом: «Если б не шрамы эти». У Вики половина лица была вся как резиновая и с розовыми полосками, нам было на это наплевать, только когда пошли в школу узнали, что за такое могут и бить, и смеяться. Когда нам было по 10 лет, Вика рассказала, что мать приложила ее лицом к горящей плите и держала пока могла. А я – Рома, «золотой мальчишка, правда, цыганенок».

К 5-му классу дети в детском доме одновременно самые наивные и самые взрослые. Я не знал элементарных вещей о жизни, и при этом с 8 лет не просил о помощи ни одного взрослого. Мы умели все терпеть. Для этого не нужны были силы, мы просто думали, что так положено. Холодно? Терпи. Съели твою порцию? Терпи. Побили старшаки? Терпи. Я не плакал никогда, очень удивлялся, как ревут семейные мальчишки в школе. Последний раз плакал, когда наступил на гвоздь, но не от боли, а потому что кроссовки забрали, а спонсоры только их подарили, и я понимал, что мне теперь ходить в старых, а эти так пружинили. Я бы ведь мог и с дыркой походить.

Маму я не ждал, когда кого-то забирали в семью, не грустил. Мне было понятно, что цыганят не берут. Понятно и не понятно. А потом в класс пришла Марина. И она дала мне свой ластик, и он пах клубничной жвачкой. Марина была такая смелая, и взгляд у нее был такой особенный, дерзкий. Мы пришли в 6-ой класс. Детдомовские возвращались из школы сами начиная с 5-го класса, и я пользовался этим временем, чтобы побыть одному, свистнуть конфет по дороге и проверить, что нового появилось в районе. Я играл в разведку. Гришу иногда брал с собой, но он страшно боялся, что мы получим наказание, хоть это и было глупо – что они нам сделают?

После уроков Марина ко мне подошла и сказала, чтобы я вышел с ней на улицу. Особо из семейных с нами никто не общался, так, чтобы разговоры разговаривать, и я, конечно, заинтересовался. У школы стояла женщина, которая улыбнулась мне так, что я чуть сознание не потерял. Я думаю сейчас, что это была доброта. Женщина оказалась мамой Марины и она пригласила меня к ним в гости. В «гости» я ходил только в комнаты в детском доме и не знал, что делать. Мямлил что-то, и потом она сказала, что поговорит с нашим директором.

Через 3 месяца я покидал детский дом навсегда, родители Марины оформили опеку и готовили документы на усыновление. На мое! Усыновление! Мне исполнилось 12 лет, меня целовали и обнимали, меня фотографировали и восхищались, а мама плакала и говорила, какой я золотой и необыкновенный. Нас перевели в другую школу, я два года пахал с репетиторами, разбирался в правилах жизни и своей истории. Мне 16 лет и больше всего на свете я мечтаю о том, чтобы ни один ребенок не терпел. НЕ ТЕРПЕЛ боль, одиночество и страх. Я хочу, чтобы у каждого была мама. Потому что только родители способны защитить. И делать это нужно не только 1 июня. Это работа на каждый день. И сотни ребят ждут. Очень скрывают, но ждут, каждый день. Они просто терпят и не рассказывают. Вы им нужны, чтобы защитить.