Наш «взрослый» ребенок

Автор: Вестфалл Маргарита

«Я всегда жила со знанием, что есть дети, у которых нет родителей. Это знание было частью моей жизни, я понимала, что это плохо, несправедливо, и существует совсем рядом. Мама работала в благотворительном фонде, который оказывал помощь детским домам. Для меня это не была закрытая территория, я видела детские дома изнутри.

Помню, мне было лет 20 и мы проводили какое-то мероприятие в детском доме, который курировал мамин фонд.

Сейчас понимаю, конечно, что это было нереально, но желание, чувство, что это важно и возможно, осталось. Я знала, что кого-то точно «оттуда» заберу.

Когда я познакомилась с мужем, сразу сказала ему, что хотела бы подарить дом ребенку из детского дома. Андрей спокойно воспринял, не говорил мне нет, принял к сведению.

Шесть лет назад у меня родилась дочка. Я держала ее на руках, не могла надышаться, утыкаясь в нежную макушку, и с каждым месяцем меня все сильнее и сильнее накрывала мысль: «Где-то есть дети, которых не прижимает к себе мама, которые не являются центром чьего-то мира, они есть прямо сейчас, в эту минуту, никому не нужные, совершенно одни». Когда дочке исполнилось 9 месяцев, я полезла смотреть банк данных детей-сирот.

Так же, как и большинство людей, я не знала весь процесс получения заключения о возможности быть опекуном или усыновителем, я просто смотрела в лица тысяч детей и не могла поверить, что вот они, настоящие живые дети, ждут. На мои идеи муж дал однозначный ответ: «Нет». Не такое «нет», которое «никогда нет», а такое, что «не сейчас, у нас маленький ребенок, ты ему нужна вся целиком и полностью.» А через 2 года у нас родилась вторая дочка.

Еще через 2 года, когда старшей было 4 года, знакомая пригласила меня на свое выступление, вернее, лекцию, на тему привязанности. Так я узнала о программе наставничества, о возможности быть «старшим другом» для ребенка из детского дома. Я почувствовала сильный эмоциональный отклик. Это был тот вариант участия в теме, которая меня волновала, который я на тот момент могла себе позволить, нечто осуществимое, реальное. Я не могла просто так встать, уйти и жить дальше. До этой встречи я, кстати, даже не задумывалась, что в детских домах есть какие-то большие дети.

Я пришла домой и рассказала мужу о программе. Мой план стать наставницей для подростка из детского дома не то чтобы вызвал бурю положительных эмоций у мужа, но никакого сопротивления или недовольства не было, в принципе, Андрей, как и я, слабо себе представлял, каким таким наставничеством я буду заниматься.

Собралась группа и примерно через месяц мы поехали в детский дом во Владимирской области. Это было очень сильное, эмоционально заряженное ожидание, мне было страшно, я одновременно чувствовала полную растерянность и уверенность, что нас ждут. Мы провели там весь день, рассказывали о своих профессиях, увлечениях, просто болтали. И я поняла, что не могу не приехать туда во второй раз. Дети спрашивали, когда я приеду, им было это нужно. Здесь нельзя обмануть.

Через 4 месяца моих поездок с ребятами уже начали складываться отношения, нам начали доверять, я видела отдачу, и вдруг проект закрывают.

Грант закончился, официально всех волонтеров отпустили. Мне было непонятно – как так взять и перестать ездить. Я встретилась с директором детского дома, за почти полгода отношения у нас сложились теплые, мы хорошо понимали друг друга и разделяли общие ценности. Нам пошли навстречу и разрешили и дальше организовывать поездки. Эту функцию я взяла на себя.

Для постоянных встреч нам требовалось какое-то общее с детьми дело, и я договорилась с приютом собак-хаски, что мы будем приезжать с группой и выгуливать животных, которые томятся в вольерах в ожидании новых хозяев. Так 2 года мы брали 20 детей, снимали автобус и ездили к нашим хаски. Я уже хорошо знала детей, при мне ребята выпускались из детского дома, и то, что с ними происходило потом, было очень грустно – почти никто не мог справиться с самостоятельной жизнью.

Только знание, что ты не один, опыт жизни дома, со значимыми взрослыми, которые направляют и поддерживают перед вступлением во взрослую жизнь, может сформировать необходимые для взрослой жизни навыки и установки.

Я уже ребят знала, некоторых достаточно давно, был там даже мальчик, которого я хотела взять в семью. Мальчику было 15 лет, я сказала мужу, но оказалось, что к мальчику старшего подросткового возраста Андрей был не готов. Он со мной в детский дом никогда не ездил, это был такой мой, с одной стороны, отдельно существующий мир, а с другой – влияющий на жизнь всей нашей семьи.

«Мой» мальчик в итоге сам решил, что остается в детском доме, зато его бабушку мое желание забрать внука и увезти в другой город заставило пересмотреть позицию: «В детском доме у него все есть, навещаю и достаточно, он зато под присмотром» и оформить документы, чтобы забрать внука домой. Было непросто принять его отказ, но очень радостно было чуть позже узнать, что «мой» мальчик все-таки уехал домой. Для него, я думаю, было очень важно такое обретение корней, почвы под ногами. Вообще, огромное количество детей растут годами в детских домах, их навещают дяди и тети, бабушки и дедушки, некоторых даже забирают на каникулы, но каждый раз возвращают туда, где по их мнению ребенку «лучше». Эти же родственники отговаривают детей идти в приемные семьи, представляя собой классическую картину «собаки на сене».

Андрей постепенно изменил отношение к теме приемного родительства и включился в обсуждения. Я предложила ему пройти вместе школу приемных родителей, чтобы он лучше понимал особенности детей из системы, нюансы общения с ними. Фонд, который готовит кандидатов именно для приема в семью детей старшего возрасте – «Арифметика добра», мы записались и начали занятия.

Основной вопрос, с которым Андрей пришел в ШПР – зачем нам это? Ну, зачем? На тот момент муж уже был согласен на мальчика, но умолял взять ребенка хотя бы 8-9 лет. Я же четко хотела подростка.

В процессе подготовки документов и подготовки себя я ездила в Питер к бабушке. И там впервые услышала историю о детстве своего дедушки, он никогда мне этого не рассказывал, и родители тоже не упоминали.

Для каждой истории, видимо, есть свое время и у каждой истории свое предназначение.

Оказалось, что мой дедушка потерял родителей в 3 года и его воспитывали родственники, которым он был в тягость, не обижали, но и не любили, так, мальчик, «лишний рот». И вот, когда дедушке было 12 лет, он попытался поступить в военное училище, чтобы уйти из дома в общежитие и не быть обузой. И не поступил, завалил экзамен. Он сидел на ступеньках училища и горько плакал. Вышел мужчина в форме, спросил, почему он плачет. Дедушка ответил, что не поступил. Мужчина спросил, где родители. И когда ребенок сквозь слезы ответил ему: «Нету, умерли», мужчина попросил его подождать и вернулся в здание. Он договорился, чтобы дедушку зачислили на курс. Так началась карьера военного моего дедушки, благодаря тому неравнодушному человеку он «вырос» до начальника курса в Можайской Военно-космической академии.

После школы приемных родителей мы были в некоторой растерянности, я не представляла, как можно просто пойти и «выбрать» взрослого ребенка. Я понимала, что это точно не моя история, я так не смогу.

Я получила в чате нашей группы из «Арифметики» сообщение о том, что срочно ищут семью девочке 13 лет. Срочно, так как ребенка из приюта переведут в детский дом, чего бы очень не хотелось. На фото была сильно накрашенная девочка. Ну, подросток, мало что можно было сказать. Я переслала мужу, он ответил: «симпатичная». Я решила, что мы можем познакомиться. Вот есть мы и есть ребенок, которому нужна помощь сейчас. Мы договорились о встрече.

Никогда в жизни я не была в более сложной и непонятной ситуации. О чем нужно говорить с человеком, который все понимает, кто мы, зачем приехали, это так дико, но неизбежно необходимо. При этом я понимала, что мы едем знакомиться со своим ребенком, потому что, ну, как это – отказать? Ты нам не подходишь, мы поищем получше, так что ли? И вот это смятение, оно захватывает и не отпускает. А если правда не понравится? Что делать? Я была готова принять любого ребенка, а как муж? Он был не настолько в себе уверен. Я ему сказала: «Андрей, я готова принять любое твое решение. Если ты скажешь – я не могу, я не готов. Я это приму».

В день Х мы приехали, зашли в кабинет, сели ждать. И тут заходит девушка с папкой, и я думаю – боже, нет, ужас. А потом к ней обратились по имени-отчеству, и меня отпустило внутри, это была сотрудница приюта. Сейчас смешно вспоминать, это хорошая иллюстрация к моему состоянию в тот момент. Эмоции основные – страх, неловкость, стеснение. И все это вместе. В голове полный сумбур и суматоха.

Настя зашла в комнату, она была в коротких шортах, позитивная, игривая, вся такая легкая. Заведующая приютом начала разговор, мы задавали вопросы, говорили о себе. Я знала, что Насте показывали наши фотографии, объясняли, что нужно идти в семью, не отказываться ни в коем случае. Первая мысль была, что Настя очень симпатичная, вторая – что манерная и, наверное, это то, что будет меня в период адаптации жутко раздражать. Андрей задавал вопросы из серии: «Нравится ли тебе учиться?» Это было очень мило, немного забавно. Я видела, что настроен он позитивно, я его хорошо знаю, это успокаивало. Когда Насте сказали, что она может идти, она все продолжала говорить. А я видела хрупкого ребенка, который сильно накрашен.

Мы сели в машину и Андрей сказал, что мы забираем Настю и больше он никого смотреть не будет. Я расплакалась. В тот же день мы сообщили о своем решении. Был август.

В школе приемных родителей в «Арифметике» у нас было такое упражнение – нужно было вынуть не глядя фигурку человечка и рассказать о ней, как о том ребенке, который к вам придет. Фигурка, которая досталась моему мужу – девушка с рыжими развевающимися волосами. Наша Настя. Мы часто вспоминаем эту историю.

История Насти до того, как она попала в нашу семью, необычная, если смотреть на большую часть историй детей, попавших в сиротское учреждение. До 9 лет Настя воспитывалась бабушкой, маминой мамой, которая отправила ее в третьем классе на пятидневку, в такую школу-интернат санаторного типа, для детей с аллергиями и проблемами сердца. Бабушка это сделала, чтобы Настя не находилась дома рядом с мамой-наркопотребителем.

В этой школе Настя жила до 12 лет. Там все было нормально, просто ты там никому не нужен. Она просила забрать ее, ей там не нравилось, дети были сами по себе. Бабушка не слушала, и Настя сбежала, перелезла через забор. Ее, конечно, поймали. И отчислили. Бабушка все ее детство жила со страхом, что Настя повторит мамину судьбу, и такой протест, как побег и несогласие подчиняться расценила как подтверждение своим страхам. Отношения не складывались, Настя была обижена, что бабушка не понимает, почему она не хочет жить в санатории, бабушка не понимала, почему Настя не соглашается и не слушается. Она сказала ей, что Настя поедет в приют. Опека была оформлена на бабушку.

Настю поместили в приют и предложили бабушке помощь. За следующие 9 месяцев бабушка приехала всего несколько раз, у Насти даже не было телефона. Впрочем, звонить ей было особо некому. В приюте видели, что Настя – ребенок домашний, и решили пока есть время постараться найти семью. Бабушка не препятствовала и от опеки отказалась.

Настя была в 7 классе, когда переехала к нам. Мы записали ее в школу, нужно было сдавать экзамены. Знания были очень поверхностные, но это было ожидаемо, с руководством удалось договориться, мы обещали, что она нагонит всю программу. Настю хорошо приняли в школе, началась адаптация к новой жизни. Надо сказать, что адаптации как таковой не было, мы все старались, Настя тоже. Месяца три все было очень прилично, я научилась формулировать правила, множество вещей, которые мне казались очевидными, нужно было проговаривать, повторять по много раз.

Через полгода я перестала себе нравиться – превратилась в назойливую бабку, которая только и говорит: «Вот здесь убери, вот здесь положи». Когда говоришь в первый раз, потом в 50-й, потом в сотый, тысячный – это начинает раздражать, образ идеальной мамы рушится. Разваливается картинка, которая была в голове. Чуда не происходит, ребенок не меняется. Но я все время вспоминала себя – вот, что это было: приходишь в ванную, мочишь зубную щетку, стоишь несколько минут, и выходишь гордый, всех обманувший, с нечищенными зубами. Зачем?

За первый год совместной жизни у нас не было больших конфликтов. Большие для меня – это полиция не приезжала, на 3 буквы никто никого не посылал. Настя пошла заниматься в «Тодес», не пропустила ни одного занятия. На отчетный концерт мы пригласили бабушку, я не увидела от нее главного – тепла к ребенку. Есть такое мнение, что взрослому ребенку нужны наставники, но на мой взгляд, даже взрослым детям все-таки нужны родители. Не просто взрослые, а именно родители. Я ждала, когда же Настя примет нас именно в этой роли.

Самое сложное – это показать, что такое взаимодействие в семье. У детей из системы нет понимания, как живет семья. Пришел из школы, закрылся в комнате, все. Наша задача была дать это – ценность общения, объяснить, научить во время спора не сразу уходить, а говорить, слушать. Сначала искренние, душевные беседы получались только после ссор. У Насти совсем не было привычки высказываться, зато был страх – вот скажу и что мне за это будет, какая реакция последует?

Очень непросто нам с тем, что еще близость и контакт не до конца сформированы, а ребенок уже хочет отделяться, и это логично, правильно в ее возрасте. Но мы уже совпали, нашли друг друга, я верю, что все идет так, как нужно.

Наши супружеские отношения с Андреем стали намного прочнее. Первое время я все время защищала от него «бедного» ребенка, была как наседка, как мать-коршун нападала на мужа. Мне казалось, что он не так мягко и не так деликатно разговаривает, вот мне покажется, что он не так сформулировал свою мысль, и мы сразу ссорились. Но в какой-то момент я поняла, что происходит что-то неправильное. И я стала молчать в моменте, перестала влезать. Увидела, что лучше обсуждать наедине, не сразу высказываться, ведь в приоритете наши отношения. Это вернуло нам хороший контакт с мужем. На тот момент уже начинался разлом.

Первое время, когда случались какие-то неприятные ситуации и я понимала, что это ужас ужасный и Андрей будет в шоке, я ему не говорила. Но потом поняла, что мы оба родители и так нельзя. И я попробовала ему рассказать и он сказал: «Ну, бывает, как-то справимся, все нормально будет». И классно получилось, что в те моменты, где я проваливалась, он всегда подхватывал. Мы справляемся со всем благодаря друг другу. В нашем случае, совершенство супружеских отношений – это такой бонус приемного родительства.

Я думаю, что мы возьмем еще одного ребенка, у нас есть силы, есть возможность, а уж детей, которым нужна семья, к большому сожалению, тысячи в нашей стране. Хочется помочь хотя бы еще одному.

Консультационный центр – это важнейший отдел нашего фонда, без которого ни одна программа не смогла бы существовать полноценно и правильно. Психологи консультационного центра работают с детьми, с приёмными семьями, с кандидатами в приёмные родители; проводят тренинги и консультации, сопровождают процесс адаптации детей в приёмных семьях, благодаря чему дети и их родители легче и быстрее находят общий язык, начинают доверять друг другу.

Кроме того, консультационный центр – один из самых действенных инструментов профилактики возвратов приёмных детей обратно в детские дома и это невероятно важно, ведь ежегодно более 5 000 из приёмных семей возвращаются в интернаты и детские дома повторно. Поддерживая консультационный центр фонда пожертвованием, вы помогаете детям найти именно свою семью и вовремя получить грамотную и профессиональную помощь специалистов. Спасибо!